Церковь в позиционной ловушке, или как война стала духовным подвигом (ответ на доклад патриарха от 19.11.2025)

Выступление патриарха Кирилла на пленарном заседании Всемирного русского народного собора вызвало широкий общественный и церковный резонанс. Его попытка богословски осмыслить происходящую войну и придать ей статус духовного подвига стала поводом для острых дискуссий и болезненных вопросов внутри христианского сообщества. Автор настоящего текста последовательно анализирует риторику главы РПЦ, вскрывает её богословские и нравственные противоречия и предлагает читателю пространство для честного размышления о границах христианской ответственности, природе зла и необходимости личного духовного бодрствования.

Давайте ходить по газонам, подвергаясь штрафам.

И. Ильф «Записки»

На протяжении всех четырёх лет войны России против Украины не прекращаются попытки богословски и идеологически оправдать происходящее: доклады, проповеди, выступления в СМИ. Их тональность узнаваема: нужно убедить, что это война не просто справедливая, а оборонительная и даже священная, что на стороне российской армии не только государственные интересы, но и Сам Бог. Сам факт того, что эти объяснения приходится вновь и вновь повторять и усиливать, становится индикатором лжи и отсутствия веры в произносимое. Так не говорят там, где реальность очевидна без комментариев. Так говорят там, где внутренне чувствуют «что-то не сходится», и приходится уговаривать не только других, но и самих себя, вводя в совесть морфий сложной аргументации.

Во время Второй мировой войны ситуация была иной. В СССР, конечно, существовала мощнейшая пропагандистская машина, формирующая определённый нарратив и миф, интерпретирующий реальность. Однако ей не требовалось доказывать очевидное: враг реально пришёл на твою землю, разрушая города и мирную жизнь, формируя концлагеря и прочее. Не нужно было долго объяснять, кто напал и кто защищается. И поэтому риторика тех лет, при всей её идеологичности, строилась вокруг необходимости потерпеть, вынести, героической жертвенности, взаимопомощи, помочь фронту, вернуть миру мир. Людей не надо было убеждать, что сопротивление агрессору морально допустимо, и не нужны были финансовые допинги и бесконечные уговоры. Всё было предельно наглядно и понятно. Вся государственная и народная благодарность была уже постфактум, по окончании войны.

24 февраля 2022 года Россия начала полномасштабное вторжение в Украину: ракеты по украинским городам, колонны танков, вошедшие на чужую территорию, плач и ужас жителей другой страны под ударами наших ракет. Это не защита от уже пришедшего врага в родную страну, а попытка силой изменить границы и политический строй в другой, какой бы риторикой это ни сопровождалось. Вот почему не прекращаются бесконечные ток-шоу Соловьёва, Симоньян, Норкина и им подобных. Вот почему в храмах проповедниками разных уровней (каким бы евангельским событиям ни был посвящён день) все проповеди сводятся к тому, что «мы все правильно делаем». «Постеснялся хоть Христа посла б! Аль совсем башкой ослаб? Где бы что ни говорили – всё одно сведёт на баб к войне». Возникает необходимость постоянно объяснять, почему это всё равно «оборона» и «предотвращение большего зла». Все люди страны одномоментно оказались на каком-то чемпионате по шахматам или игре го. Представители многих слоёв и институтов вдруг на себе поняли чудовищную правду Саши Белого из известного сериала: «Понимаешь, есть ситуации, где играешь ты, а есть – где играют тебя». Эти многие думали, что они с Путиным играют совместно, коллективно, как партнёры против какого-то соперника, «сидящего» напротив, а оказалось вдруг, что соперники – это, собственно, они и весь народ. Годами для всех структур и институтов строились позиционные ловушки так, что оппоненты сами не заметили, как оказались в ситуации шахматного цугцванга[*] или гэта[**] в том же «го». «Пойманными» оказались все, но «разыгралось» это положение в нужный одному единственному человеку момент. Церковь как институт тоже «разыграли».

19 ноября 2025 года на пленарном заседании Всемирного русского народного собора Патриарх Московский и всея Руси Кирилл произносит доклад, разошедшийся по новостным лентам:

«Военный и духовный подвиг не просто поставлены рядом, они приравнены, неотделимы друг от друга… А как же заповедь «не убий», скажут нам оппоненты? На это есть простой и ясный ответ. Когда зло отнимает жизни людей, когда враг угрожает жизни старых и малых, женщин и детей, тогда именно бездействие недопустимо. В таком случае именно непротивление злу является пособничеством убийству».

Этот нечестный и даже мерзкий (потому что паразитирует на святом) риторический приём называется подмена тезиса. Вопрос не в том, допустимо ли защищать ребёнка от убийцы. Вопрос должен быть поставлен кардинально иначе: кто здесь нападающий, а кто защищается, и где именно находится тот самый ребёнок – в твоём доме или в доме соседа, в который ты вошёл с оружием. Слова построены так, будто российские военные действительно отражают нападение на собственную территорию, защищая своих стариков и детей. Но реальность нынешней войны иная: российская армия действует на территории чужой страны, это российская армия отнимает жизни людей и угрожает старикам и младенцам, запустила процесс кровавой реактивной агрессии, это российские ракеты сносят дома, храмы, больницы, театры и т.д. Это украинское бездействие недопустимо.

То, что говорит, делает и к чему призывает патриарх Кирилл – это явное нарушение Христова призыва «бодрствуйте!». Желая усыпить совесть православных христиан Русской Церкви, он своими докладами дьявольским шёпотом гипнотически повторяет «спите!». Говоря языком психологии, бодрствование как состояние, противоположное сновидению, предполагает максимальную напряжённую вовлечённость в жизнь и свободный выбор как осознаваемую возможность. И главное преступление Кирилла против Церкви в таких речах – усыплять тех, кого Христос стремится пробудить.

Предлагаемая усыпляющая схема «мы – защищаемся, а они – зло», «мы заканчиваем, а не начинаем войну» способствует утрате способности различать. Немецкий пастор и богослов Дитрих Бонхёффер, чьи тюремные письма и заметки составили книгу «Сопротивление и покорность», жил в стране, где подобная подмена также стала нормой. Немецким христианам тоже годами объясняли, что война оборонительная, что Германия «лишь защищает своё место под солнцем», что «враги окружили её» и что любой, кто не поддерживает фронт, предаёт своих. Многие приняли эту схему как единственно возможную. Бонхёффер наблюдал, как Церковь постепенно привыкает благословлять то, что ещё вчера казалось немыслимым даже обсуждать, и задавал болезненный вопрос: кто устоит, когда привычные слова о долге, послушании и жертве начинают служить оправданием насилия.

Для христианского размышления о сопротивлении злу исходной точкой не может быть вопрос «допустимо ли бездействовать?». Отправная точка всегда глубже и болезненней: что здесь зло на самом деле. Христиане русской церкви уже четвёртый год ждут (и последовательно не получают) бескомпромиссного и честного ответа иерархов не на вопросы «допустимо ли убивать?», «допустимо ли нарушать заповедь?», а на вопросы «кто есть зло в российско-украинском конфликте?», «кто находится на территории не своей страны?», «кто в нынешнем российско-украинском конфликте тот самый сильный, угнетающий слабого?», «кто конкретно оказался жертвой, а кто – агрессором, вооружённым дубиной из тополя или орешника?», «были ли исчерпаны действительно все иные пути, кроме насилия?», «не участвуем ли мы в войне, которая создана вовсе не для защиты слабого, а для его угнетения и порабощения?». Формально эти вопросы, конечно, звучали в церковном пространстве, но звучали так, чтобы ответ на них был заранее предрешён в пользу кремлёвской версии реальности. Они задавались как риторические, с уже готовым «правильным» ответом, а не для подлинного поиска правды перед лицом Бога и собственной совести.

Если этого различения нет, если безоговорочно принимается навязанная схема «а я вам сейчас покажу, откуда должен был быть нанесён удар», то Кирилл оказывается вне морального права говорить о заповеди «не убий» (да и, наверное, любой заповеди), так как заведомо фокус внимания переключён со Христа и Правды Его на интересы конкретного «князя и сына человеческого». Кьеркегор некогда отмечал, что, делая тот или иной серьёзный, судьбоносный, экзистенциальный выбор, мы всегда выбираем вариант личности, которой станем в результате этого выбора. В отличие от повседневного выбора, который чётко коррелирует с переменными личности (темперамент, характер и т.п.), при судьбоносном выборе существование предшествует существу и происходит «переписывание» личности. К сожалению, патриарх Кирилл сделал такой судьбоносный для себя выбор в феврале 2022, и вынес своё христианство за скобки! Он действительно стал трусливым, безропотным, послушным «алтарным мальчиком» Путина, подающим зловонное кадило, поправляющим коптящие гарью лампадки и трепетно держащим перед лицом своего «настоятеля» мерзкий и залитый кровью требник, когда тот совершает чёрную «литургию». Но то, что он делает докладами и проповедями, – это попытка утянуть в эту пропасть своего выбора людей, которые привыкли его слушать и доверять.

Тема сопротивления злу, которую пытается разрешить патриарх в своих докладах, никогда не отделена от темы личной ответственности субъекта. И как весьма неглупый человек патриарх намеренно умалчивает об этом аспекте христианского вероучения. В противном случае ему необходимо было бы согласиться с трактовкой Божественных заповедей митр. Антонием Сурожским: «Заповеди Христовы – это не полицейские приказы, а попытка Господа показать нам, какими мы могли бы быть, если бы стали настоящими людьми…» А такой подход предполагает несводимость христианской этики к набору универсальных формул вроде «всегда против войны» или «всегда за защиту отечества», поскольку её источник лежит вне директивного дискурса. И заповедь «не убий» перестаёт быть удобным политическим лозунгом, которым можно размахивать в зависимости от текущей конъюнктуры, и возвращается на своё изначальное место: она обращена к совести конкретного человека, к его возможному облику перед Богом. Она не работает как коллективный индульгенционный штамп («если наши убивают, это автоматически подвиг»), а зовёт каждого спросить себя: «кем я становлюсь, когда участвую в насилии, оправдываю его или молча соглашаюсь с ним?» Кирилл же как великий комбинатор, понимая невыгодность (и даже – опасность) наличия такой свободы за плечами своей паствы, просто не даёт опомниться слушающему и предлагает одну («единственно верную») интерпретацию декалога.

Смешивая военный и духовный подвиги, патриарх намеренно осуществляет ещё одну грубейшую с точки зрения богословия и формальной логики подмену. За заповедью «не убий» в принуждающем дискурсе почти незаметно меняется адресат. В библейском тексте она обращена к конкретному человеку, читающему Писание. Это слово, сказанное во втором лице единственного числа – «ты не убий». Оно не отменяется тем, что человек надевает форму, получает удостоверение или действует по приказу. «Не убий» напоминает: никто не имеет права заранее списать свою ответственность на начальство или коллективную идею. Но в патриаршей сакрализации войны заповедь начинает звучать иначе. Её как бы изымают из личностного опыта и переписывают в формате ветхозаветной геополитики: не убий соплеменников, а чужих можно. И подобные «богословские» доклады узаконивают ксенофобию, которую на протяжении всего земного служения Своего так пытался преодолеть Христос. Убивать не просто можно, но даже приписывается и благословляется, проводя необходимую для успокоенного исполнения этого благословения операцию по обезличиванию и расчеловечиванию «врага». А вот не поддерживать войну и отказываться её поощрять – объявляется настоящим «пособничеством убийству». И это ещё один грех патриарха против Церкви Христовой, о Которой Христос молился «пусть они будут едины, как Мы едины с Тобой, Отче» – разрушение единства, разделение собранных вокруг Христа людей на станы «своих» и «чужих». На полях пометим, что греческое слово «диавол» переводится дословно как «разделение» или «разделяющий».

При тоталитарном режиме с его механизмами жёсткого подавления и грубых манипуляций человек поставлен в ситуацию, где выбор как таковой несёт в себе вину, а безупречных, «стерильных» решений не существует. Главное для христианина на пути восхождения к Христу – не прятаться за красивую общую схему, а остаться Человеком, действовать «перед лицом Бога», в Его присутствии. Например, Бонхёффер прошёл путь от убеждённого пацифиста до участия в заговоре против Гитлера. Он не романтизировал этот шаг, объявляя покушение на диктатора «священной войной» и приравнивая заговор к исполнению заповеди. Напротив, он говорил о нём как о трагическом решении, которое он совершает, оставаясь виновным и нуждающимся в милости Божией. Ответственное насильственное сопротивление – тяжёлый для его совести крест, а не повод для героизации и постройки памятника. Именно поэтому в его языке нет того сладостного тона, который мы порой слышим из уст иерархов-милитаристов: когда война описывается как высшая (чуть ли не единственная) форма духовного подвига. И аллюзия на более лаконичный и хамский тезис «они просто сдохнут, а мы попадем в рай» легко прочитывается – как бы тщательно патриарх ни старался её замаскировать под жанр проповеди. Поставив на кон в той самой игре в шахматы свою эрудицию, ораторские способности, верность Христу (хотя она сейчас многими оспаривается), Кирилл проиграл именно их.

Историческая Церковь знала и продолжает знать инвариантность форм сопротивления злу. Есть отказ от личной мести и прощение, когда человек не желает умножать спираль ненависти. Есть мученичество, когда верующий принимает смерть, но не отказывается от Христа. Есть гражданское неповиновение, когда человек отказывается исполнять преступный приказ, даже если это грозит тюрьмой. Есть сознательное неучастие в преступных структурах – уход, отставка, отказ благословлять, подписывать, голосовать, даже ценой карьеры и стабильности собственной жизни. Есть служение жертвам зла – раненым, узникам, беженцам, как делал, например, владыка Антоний Сурожский, превращая свои знания врача в форму тихого сопротивления. Есть радикальное евангельское ненасилие Павла Сербского с его готовностью потерять «великую» и «малую» Сербии, чем сохранить народ ценой преступления. Есть сохранение внутренней свободы и человеческого достоинства в нечеловеческих условиях, когда ты не даёшь режиму превратить себя в палача или зверя. Есть создание островков альтернативной реальности – катакомбных, подпольных общин и приходов, где живут по евангельской логике. Есть также молитвенное и аскетическое стояние в знак несогласия с ложью, когда человек приносит Богу не только слова, но и всю боль этого мира. Есть, наконец, крайний случай: участие в насильственном сопротивлении, когда все иные пути уже исчерпаны. Но во всех этих вариантах сохраняется одна простая интонация: любое применение силы всё равно остаётся трагедией, даже если оно продиктовано заботой о ближнем. Там, где эту трагичность убирают и начинают говорить о войне как о «таинстве», равном аскетическому духовному подвигу, христианину стоит насторожиться.

Первая ступень сопротивления злу – сопротивление лжи. Когда люди позволяют на уровне языка маскировать реальность, они уже участвуют во зле и нарушают заповедь «не убий». Пока агрессию называют «освобождением», бомбардировки – «точечными ударами по инфраструктуре», массовую гибель гражданских – «сопутствующим ущербом», зло торжествует под прикрытием благовидных формулировок. Христианин, который соглашается говорить на таком языке, уже совершает внутренний выбор, даже если сам никогда не выстрелит. Сопротивление злу в этом смысле начинается гораздо раньше, чем сопротивление насилию силой. Оно начинается с отказа дать словам себя обмануть. И неважно, что это слова самого (!!!) патриарха. Апостол Павел учил свою паству, что, если вдруг он, иные апостолы, да хоть ангелы небесные явятся и начнут проповедовать нечто противоположное Евангелию – не верить и не соглашаться (Гал. 1:8).

На наших глазах превращают веру в идеологию с её идолами и кумирами, алтари – в окопы, горнее место в трон царя земного. Внешняя ритуализированная религиозность остаётся, но её центр смещается. Бог превращается в знак и символ, который выносят в виде хоругви на митинги (крестными ходами это назвать уже не поворачивается язык) и вставляют в речи, чтобы духовно легитимизировать войну. Сначала утверждается, что наша война всегда справедлива и оборонительна, что она «не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесных». Потом – что всякое сомнение на этом пути – есть предательство собственной страны и жертв «наших мальчиков». А затем – что заповедь «не убий» якобы подтверждает именно такой ход рассуждений и осуждает не само убийство, а «неучастие» в нём. Старый как мир приём сатаны: когда в Эдемском саду была заповедь не вкушать запретного плода, он слегка её усиливает (так что и подмена не обнаруживается) – «а, правда, вам запрещено прикасаться к этому древу». Вот оно – подлинное зло – не отмена заповеди как компаса, а «маленький магнит» под её стрелкой. Сознание успокоено, что выполняется заповедь, но приводит это исполнение к обратному результату. Сопротивление такому злу состоит в заповеди мыслить и мыслить критически. Эта заповедь не вписана в декалог, но прочитывается между строк всего Писания.

Важно прямо сказать: глава РПЦ ошибается, намеренно и цинично обманывает – отказ благословлять войну, начатую агрессором, не является «пособничеством убийству». Он, видимо, забыл строгое предостережение Христа – «горе соблазняющему одного из малых сих». Подобного рода подменами патриарх Кирилл соблазняет, путает и разрушает христианскую картину мира, которую так бережно и долго «вырисовывал» в сознании людей Христос. Пособничеством убийству становится согласие выдавать за защиту то, что фактически является нападением. Пособничеством убийству становится молчаливое участие в превращении языка в дымовую завесу, за которой трудно разглядеть подлинные мотивы говорящего их: корысть, властолюбие, тщеславие, сребролюбие, жадность, комплексы и т. п. Пособничеством убийству становится готовность назвать «превентивным ударом» то, что международное право, здравый смысл и просто человеческий опыт видят как вторжение и разрушение пространства жизни другого.

Ещё раз подсветим – любая заповедь адресна! Поэтому, когда патриарх Кирилл рассуждает (пусть и ошибочно выстраивая корреляцию между военным и духовным подвигом) о заповеди «не убий», он так же, как и все остальные, призван рассмотреть её адресно, направленную к нему. Если он считает, что суть духовного подвига – пойти сейчас на войну – он должен пойти на неё первым. В противном случае он и его откровенно пропагандистские доклады вновь подпадают под Христово обличение – «лицемеры, накладывающие бремена неудобоносимые». Как же так: духовный подвиг – это война, а сам патриарх на неё не идёт? Легко отправлять туда солдат, священников, благословлять оружие массового поражения, в ХХС освящать нагрудные иконки для отправляемых на смерть, а самому, садясь в свой люксовый автомобиль, окружённый охраной ФСО, ехать в свою резиденцию к дорогим коньякам с икрой.

Там, где войну возводят в ранг духовного акта, исчезает её трагичность. Солдату уже не нужно думать, кого он убивает, командиру – куда он посылает людей, священнику – как подобрать слова к новобранцам, чтобы удержать их в человечности. Все оказываются внутри схемы, где любой выстрел объявлен служением Богу, а любой вопрос – изменой. В таком мире заповедь «не убий» остаётся в тексте, но фактически её место занимает другая: «не сомневайся».

И в финале вернёмся к лёгкому и шутливому эпиграфу: «Давайте ходить по газонам, подвергаясь штрафам». У Ильфа это ирония, приглашение к маленькому гражданскому неповиновению там, где бессмысленный запрет подменяет жизнь. В свете Евангелия эта фраза вдруг становится серьёзнее: Христос, действительно, зовёт нас «ходить по газонам» там, где между Ним и человеком выстроены красивые поребрики, где поставлены таблички «по совести не ходить», «не думать», «не спрашивать», «не сравнивать с Евангелием». Господь не благословляет хаос и озлобленную анархию, но очень определённо зовёт рисковать, когда между Ним и человеком встают любые виды диктатуры и насилия.

Мамардашвили некогда подчёркивал, что естественное состояние человеческого сознания не бодрствование, а сновидение. Мы живём так, как будто нас несёт по течению чужих сюжетов, чужих слов, чужих сновидений. Самое страшное — не то, что мы спим, а то, что просыпаемся внутри чужого сна и продолжаем считать его реальностью. Пропаганда, в том числе религиозная, специально устроена так, чтобы можно было «спать дальше»: готовые формулы подменяют мысль, риторика подменяет совесть, громкие слова о подвиге заглушают простое человеческое «не хочу, чтобы убивали». Бодрствование в христианском смысле — это не эмоциональная возбуждённость и не постоянная тревога, а редкие моменты, когда человек стоит вертикально во всём составе своего существа, не сдаёт своё внимание в аренду и не позволяет себя убаюкать даже очень правильными, на первый взгляд, цитатами.

Господь в Гефсимании просил учеников об одном: «Побудьте здесь и бодрствуйте со Мною». Они засыпали, как засыпаем мы. Но именно там, в саду, между дрёмой учеников и решимостью Христа, обозначена граница подлинной духовной жизни. Бодрствовать — значит держать своё место в мире, то единственное место, где никто, кроме тебя, не может услышать Бога и ответить Ему. Это всегда сопряжено с риском. Пробуждённый человек неизбежно выходит за протоптанную тропу, наступает на траву, где ему не разрешали ходить: задаёт «неудобные» вопросы, отказывается повторять чужие слова, не обязан подписываться наперекор совести под чужой глупостью и подлостью.

Поэтому сегодня христианину, который всерьёз воспринимает и заповедь «не убий», и Христово «бодрствуйте», неизбежно приходится идти по траекториям, за которые полагаются свои «штрафы»: утрата привычных ролей, недоумение ближних, осуждение «правильной» паствы, подозрение начальства. Но другого пути нет. Всякая попытка и бодрствовать с Богом, и нежиться во сне заканчивается тем, что Бог превращается в часть сна. Если сегодня и есть какая-то подлинная форма сопротивления злу для христианина, то она начинается именно здесь: не соглашаться жить в чужом сне, где война – это мир, ложь – это истина, белое – это чёрное, убийство и оккупация – это любовь и защита. Решаясь на трудную жертву своим покоем, желанием расслабиться и не обращать внимания, выбрать бодрствование вместе с Тем, Кто до кровавого пота боится смерти и молится о Жизни.

Авва Мирон Безоружный

[*] Цугцванг – состояние в шахматах, при котором противник загнан, и какой бы ход он ни сделал – всё ему во вред.

[**] Гэта (cети) – камни оппонента стоят так, что какой бы он ни сделал ход для спасения группы, она всё равно оказывается пойманной.

Поддержать исповедника и его семью пожертвованием с зарубежных карт, а также указать имена для поминовения: https://www.mir-vsem.info/donate

В криптовалюте (это анонимно и безопасно):

USDT (TRC20): TRzrvnVUZsDzWkC8U6SGTMBoizMhnidJCV

Bitcoin (BTC): 1FSqTy1ASQJfQRCtNr3vWWmUjPCYHEYHEX

Ethereum (ETH): 0x865538644BC68B0EDEDF0c590581AD1dAB12bd7f